Неточные совпадения
— Уж будто вы не знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят? К муженьку
Сестра гостить приехала,
У ней коты разбилися.
«Дай башмаки Оленушке,
Жена!» — сказал Филипп.
А я не вдруг ответила.
Корчагу
подымала я,
Такая тяга: вымолвить
Я слова не могла.
Филипп Ильич прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу на шесток,
Да хлоп меня в висок!
«Ну, благо ты приехала,
И так походишь!» — молвила
Другая, незамужняя
Филиппова
сестра.
— Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и не спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет в сторону, криво и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с тобой будем в стороне:
сестра будет иметь претензию на коллежского секретаря Обломова, а я на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть немец горячится — законное дело! — говорил он,
подняв трепещущие руки вверх. — Выпьем, кум!
Эта тетка, знаешь, сама самовластная, это ведь родная
сестра московской той генеральши, она
поднимала еще больше той нос, да муж был уличен в казнокрадстве, лишился всего, и имения, и всего, и гордая супруга вдруг понизила тон, да с тех пор и не поднялась.
— Да, да, это прекрасно, ну и пусть подает лекарство и что нужно; не о том речь, — я вас, та soeur, [
сестра (фр.).] спрашиваю, зачем она здесь, когда говорят о семейном деле, да еще голос
подымает? Можно думать после этого, что она делает одна, а потом жалуетесь. Эй, карету!
Наконец
сестры заспорили и
подняли крик.
Прибегают
сестры старшие, большая и середняя,
подняли плач по всему дому: вишь, больно им жаль меньшой
сестры любимыя; а меньшая
сестра и виду печального не кажет, не плачет, не охает и в дальним путь неведомый собирается.
И когда пришел настоящий час, стало у молодой купецкой дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь
подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а
сестры с ней разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась с
сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
— Ну что, как вам? — спросила
сестра, своими тоненькими, нежными пальцами, на одном из которых, Володя заметил, было золотое колечко,
поднимая его немного плешивую голову и поправляя подушку. — Вот ваши товарищи пришли вас проведать.
Борис Федорович в последние годы пошел быстро в гору. Он сделался шурином царевича Федора, за которого вышла
сестра его Ирина, и имел теперь важный сан конюшего боярина. Рассказывали даже, что царь Иван Васильевич, желая показать, сколь Годунов и невестка близки его сердцу,
поднял однажды три перста кверху и сказал, дотрогиваясь до них другою рукой...
— Право, бабушка! И всякий раз, как мы мимо Горюшкина едем, всякий-то раз он эту историю
поднимает! И бабушка Наталья Владимировна, говорит, из Горюшкина взята была — по всем бы правам ему в головлевском роде быть должно; ан папенька, покойник, за
сестрою в приданое отдал! А дыни, говорит, какие в Горюшкине росли! По двадцати фунтов весу — вот какие дыни!
Сестра билась в судорогах, руки ее царапали землю,
поднимая белую пыль; она плакала долго, больше месяца, а потом стала похожа на мать — похудела, вытянулась и начала говорить сырым, холодным голосом...
Та тотчас погладила рукой горло и уставилась круглыми глазами в лицо
сестры. Саша встала на ноги, оперлась рукой о стол и,
подняв голову, сильным, почти мужским голосом певуче заговорила...
Совершенно опустевший омнибус остановился у Одеона. Пассажир от св. Магдалины посмотрел вслед Доре с ее
сестрою. Они вошли в ворота Люксембургского сада. Пассажир встал последний и, выходя,
поднял распечатанное письмо с московским почтовым штемпелем. Письмо было адресовано в Париж, госпоже Прохоровой, poste restante. [До востребования (Франц.)] Он взял это письмо и бегом бросился по прямой аллее Люксембургского сада.
Я очнулся ранним и свежим зимним утром. Тит сидел у стола и что-то читал. Я долго смотрел на него, на его лицо, склоненное на руки, внимательное, доброе и умное. С таким выражением Тит никогда не читал записки. Так он читал только письма
сестры и матери. Все лицо его светилось тогда каким-то внутренним светом. Потом он
поднял глаза на меня. В них был тот же свет.
Не знаю, сколько часов сидел в забытьи Вадим, но когда он
поднял голову, то не нашел возле себя
сестры; свежий ветер утра, прорываясь в дверь, шевелил платьем убитого и по временам казалось, что он потрясал головой, так высоко взвевались рыжие волосы на челе его, увлажненном густой, полузапекшейся кровью.
С восходом солнца он отправился искать
сестру, на барском дворе, в деревне, в саду — везде, где только мог предположить, что она проходила или спряталась, — неудача за неудачей!.. досадуя на себя, он задумчиво пошел по дороге, ведущей в лес мимо крестьянских гумен: поровнявшись с ними и случайно
подняв глаза, он видит буланую лошадь, в шлее и хомуте, привязанную к забору; он приближается… и замечает, что трава измята у подошвы забора! и вдруг взор его упал на что-то пестрое, похожее на кушак, повисший между цепких репейников… точно! это кушак!.. точно! он узнал, узнал! это цветной шелковый кушак его Ольги!
Старая девушка, услышав, какой опасности подверглась ее племянница, всплеснула руками и
подняла на целый дом тревогу: разбранила не слишком деликатно Лизу за ее будто бы безнравственные поступки и, призвав
сестру и зятя, торжественно объявила им, что дочь их погибла, потому что ее поймал в свои сети модник Бахтиаров.
Его гимназическое пальто, фуражка, калоши и волосы на висках были покрыты инеем, и весь он от головы до ног издавал такой вкусный морозный запах, что, глядя на него, хотелось озябнуть и сказать: «Бррр!» Мать и тетка бросились обнимать и целовать его, Наталья повалилась к его ногам и начала стаскивать с него валенки,
сестры подняли визг, двери скрипели и хлопали, а отец Володи в одной жилетке и с ножницами в руках вбежал в переднюю и закричал испуганно...
Любочка
подняла косу, но опять засмеялась и, обессилев от смеха, тотчас же опустила ее. Ей было стыдно и приятно, что с нею говорят, как с большой. Ната, не улыбаясь и не робея, с серьезным, холодным лицом, взяла косу, взмахнула и запутала ее в траве; Вата, тоже не улыбаясь, серьезная и холодная, как
сестра, молча взяла косу и вонзила ее в землю. Проделав это, обе
сестры взялись под руки и молча пошли к малине.
В эту весну мальчик не мог выйти в свой любимый уголок. По-прежнему около него сидела
сестра, но уже не у окна, а у его постели; она читала книгу, но не для себя, а вслух ему, потому что ему было трудно
поднять свою исхудалую голову с белых подушек и трудно держать в тощих руках даже самый маленький томик, да и глаза его скоро утомлялись от чтения. Должно быть, он уже больше никогда не выйдет в свой любимый уголок.
Сестра удивленно
подняла брови.
Но
сестра его встала, сняла со стены сааз и отдала ему; тогда он
поднял глаза к небу и сотворил такую молитву: «О! всемогущий Аллах! если я должен достигнуть до желаемой цели, то моя семиструнная сааз будет так же стройна, как в тот день, когда я в последний раз играл на ней».
Мудрые девы
подняли свою прозревшую в этот ранний час
сестру и целовали ее, и утешали нежно. Они говорили ей...
Потом, когда поезд уже отъехал далеко, девочка
подняла голову, вскочила на колени, собрала грибы и побежала к
сестре.
Не вдруг ответила Наташа. Подумав немного, быстро
подняла она головку и, поглядев на
сестру загоревшимися небывалым дотоле блеском очами, сказала...
— Ну, помнишь, ведь я обещал тебе, что я буду помогать и даже определил тебе триста рублей в год, но мне, дружочек Лара, так не везет, — добавил он, сжимая руку
сестре, — мне так не везет, что даже одурь подчас взять готова! Тяжко наше переходное время! То принципы не идут в согласие с выгодами, то… ах, да уж лучше и не
поднимать этого! Вообще тяжело человеку в наше переходное время.
— Не проходит обеда и чая, чтобы вы не
поднимали шума. Ваш хлеб останавливается у всех поперек горла… Нет ничего оскорбительнее, унизительнее, как попреки куском хлеба… Вы хоть и отец, но никто, ни бог, ни природа не дали вам права так тяжко оскорблять, унижать, срывать на слабых свое дурное расположение. Вы замучили, обезличили мать,
сестра безнадежно забита, а я…
Ляхов продолжал пить стакан за стаканом, рюмку за рюмкой; он вообще пил всегда очень быстрым темпом. Лицо его становилось бледнее, глаза блестели. Несколько раз он уже оглядел Катерину Андреевну загадочным взглядом.
Сестры кончили петь «Мой костер в тумане светит». Ляхов вдруг
поднял голову и громко сказал...
— Во мне, — заговорил он, не
поднимая на нее глаз, — нет никакого против… тебя, — слово не сразу сошло с губ его, — сердца… Все перегорело… Может быть, мне первому следует просить у тебя прощения, я это говорю, как брат сказал бы
сестре…
— Что? Да как же ты смеешь дрянь этакая! — и, прежде нежели Даша успела встать между
сестрами, Натали
подняла руку и дала звонкую пощечину младшей
сестре.
Предпринять между тем ничего было нельзя. Власти тамбовского наместничества признали тождество княжны Полторацкой с оставшеюся в живых девушкой. Она была утверждена в правах наследства после матери, введена во владение всем имением покойной. Дворовые считали ее княжной. Нельзя же было на основании сплетни, пущенной каким-то проходимцем,
поднять историю, возбуждение которое еще может быть злыми языками истолковано желанием получить наследство от бездетной
сестры.
И Полина,
подняв руку, схватила белый узелок бумажки с закрученными в него волосами на голове младшей
сестры и с силой потянула ее к себе.
— Прочь! разве не видишь, она
сестра тебе! Все они кому-нибудь да
сестры. Вот и эта,
сестра Франсуаза. Ха-ха-ха-ха!.. — зарыдал он рыданиями, похожими на хохот, и он зашатался,
поднял руки и грянулся лицом на пол, и стал кататься по полу, колотясь о него и руками и ногами, хрипя, как умирающий.
Видишь,
сестры и братья растут, и их
поднимать надо тоже.